Всегда вчерашнее завтра - Страница 92


К оглавлению

92

Но он не имел права решать за целый народ. Он вспомнил горькие слова Стасюлявичюса о будущем собственной страны. И три запомнившихся слова — «всегда вчерашнее завтра».

Дронго вздохнул. Это был первый и единственный случай в его жизни, когда он не знал, как поступить. Не мог решить, что отвечает высшим канонам справедливости. Вернуть документы в республику, взорвать там мир и согласие, помочь гражданам Литвы пройти через боль и очищение к правде. Или отдать документы в Москву, помогая российским спецслужбам и стоявшим за ними проимперским силам снова закабалить маленькую страну, создавая то единое и могучее государство, о кончине которого он всегда искренне сожалел.

Но будет ли новое государство тем самым старым Союзом? Или возникнет новая страна со своим осмысленным опытом развала, где уже не найдется места маленьким народам и нациям? И, разделенная на губернии, она заживет уже другой жизнью, при которой прежняя самостоятельная жизнь покажется сущим благом. Он не знал, что предпринять.

И тогда он сделал то, чего не делал никогда в жизни. Нарушая все каноны конспирации и элементарной логики, руководствуясь лишь здравым смыслом и полагаясь на житейский опыт, он позвонил в родной город, своему отцу, решив спросить у него совета. Отец, как и он, выступал суровым противником распада страны, строгим критиком нового мира. Но он был профессионалом, давшим сыну первые уроки жизни, учившим его все подвергать беспощадному анализу. Он набрал код, номер и услышал близкий голос отца.

— Добрый вечер, — сказал Дронго.

— У нас еще день, — заметил отец. — В последнее время ты вообще перестал звонить. Как у тебя дела?

— Неплохо. Я позвонил, чтобы посоветоваться.

— У тебя проблемы?

— Да, не могу решить, как мне поступить. Я получил документы. — Он говорил, понимая, что номер может прослушиваться. Но другого выхода сейчас он не видел. — Очень важные документы, касающиеся одной из бывших республик. И я не знаю, что мне делать. Вернуть их в эту республику или отдать в Москву. Что предпринять?

— А кому они нужнее?

Дронго задумался.

— Не знаю, — честно сказал он, — они нужны обеим странам. Может, они нужны и другим, третьим странам. Они нужны всем.

— Что-нибудь секретное?

— Агентурные данные, — врать почему-то не хотелось, — на очень больших людей, завербованных еще в советское время.

Отец молчал. Долго. Секунды отсчитывали дорогое время междугородного разговора. Наконец Дронго услышал:

— В любом случае эти документы принесут только боль и страдания людям.

Ничего хорошего они не дадут. Ни Москве, ни другой республике. Первые должны понимать, что такие агенты ненадежны и несостоятельны. А вторые должны закончить с «охотой на ведьм» и дать каждому своему гражданину возможность жить в своей стране так, как ему хочется.

— Что мне делать?

— Сожги их, — спокойно посоветовал отец, — это единственный достойный выход в такой ситуации..

— Спасибо.

Он собирался положить трубку, когда отец вдруг спросил, уловив новые нотки в его голосе:

— Как ты себя чувствуешь?

— Немного болит сердце. Но в общем ничего. Спасибо тебе за совет.

— Подожди, — вдруг сказал отец. — Ты всегда знал мою позицию по таким вопросам. Но сейчас, мне кажется, нельзя упрямо стоять на своем. Время идет, и оно необратимо. Хватит оглядываться на вчерашний день. Нужно думать о дне завтрашнем. До свидания!

Дронго положил трубку. Каким он будет, этот завтрашний день? Может, он все-таки совершает ошибку, не вернув документы в Москву? Зазвонил телефон.

— Простите, что беспокою вас, — участливым голосом сказала девушка, — мы только что получили телеграмму.

— Я занят, — устало ответил Дронго, — вы не могли бы позвонить позже?

— Но это важная телеграмма, — настаивала она.

Он вдруг осознал, что она говорит по-русски.

— Откуда телеграмма? — спросил он. — Это вы, Люси?

— Да, это я. Телеграмма из Москвы.

— Вы можете прочитать ее? — спросил он, все еще надеясь на лучшее.

— Конечно, могу. Телеграмма из Москвы. Срочная. Для вас. Здесь написано, что ваш друг Маир Касланлы погиб в автомобильной катастрофе. Вы меня слушаете?

Он опустил трубку. Закрыл глаза. Как же он мог не предвидеть такой элементарной вещи?

Маира наверняка видели рядом с ним и решили, что он его связной. Наверное, они следили за ним и здесь, во Франции. Его убрал кто-то из… Впрочем, какая разница, кто именно. Его не стало, вот и все. Как это страшно…

— Вы меня слышите? — звала девушка, но он уже опустил трубку на рычаг.

Он прошел в ванную комнату. Автоматически стал раздеваться, словно надеясь заглушить под горячим душем всю боль прошедших событий. Открыл воду и встал под горячие струи, бьющие с таким напором, что кожу неприятно покалывало.

«Луи де Полиньяк, — почему-то вспомнил он надпись на соседней двери, — Луи де Полиньяк», — повторил он, словно в этом слове заключался еще какой-то неведомый, третий смысл. Он потянулся за мылом, лежавшим справа. Мыло в этом отеле оставляли в изогнутых красных коробочках от «Нины Риччи». Он потянулся за коробочкой, но она вылетела из его рук, мыло вывалилось на пол, и он перегнулся через край ванны, чтобы поднять его. Но правая нога поскользнулась, он поднял левую и выпал на пол, при этом больно ударившись. Мыло он видел, но подниматься не спешил. Просто лежал на полу ванной. Сильно болело ушибленное колено. Он вдруг заплакал, беззвучно, без слез, страшно и глухо, как плачут только очень сильные мужчины. Вся боль и все сомнения последних дней словно сошлись сейчас в болевой точке осмысления слов той страшной телеграммы, которую он получил из Москвы. Жуир и стиляга, добродушный и мягкий любимец женщин, Маир меньше всего походил на разведчика или связного. Но в данном случае, очевидно, в расчет не принимали ничего.

92